Кризис классических идеологий на рубеже XIX-XX вв. и поиск новых моделей общественного развития

Ни одно общество людей, вынужденных жить вместе, не обходится без установления правил общежития, правил решения личных и общих проблем. Эти правила составляют разветвленную сеть, но есть коренное правило, оно и есть идеология. Таким коренным правилом может быть такое - каждый сам за себя, тогда каждый обособляется от других и строит отношения с соседями, как с врагами, аморальные отношения, а может быть иным - все за одного и один за всех и тогда все соседи становятся друзьями и строят моральные отношения уважения и взаимопомощи. Выбор того или иного стиля жизни предопределяют внешние условия среды обитания.

Условия жизни на земном шаре отличаются чрезвычайным разнообразием. Их можно условно разделить на две категории.

К одной категории относятся такие, которые обусловлены благоприятным климатом, плодородными землями, пригодными для расширенного земледелия и животноводства, а главное - открытым выходом в морские акватории, позволяющим не только обеспечивать себя биоресурсами, но и тесно общаться с соседними и далекими странами, воевать для захвата чужих богатств, или торговать. Это способствовало бурному развитию судостроения, средств нападения и обороны, и далее - бурному развитию промышленного производства с бурными сменами общественного уклада жизни. Здесь естественным образом укрепилась идеология, по которой каждый сам за себя, поскольку каждый независимо от других был в состоянии себя обеспечить, с некими элементами общего устройства. Такие условия обусловили развитие европейских стран, принципы которого были перенесены на американский континент, азиатские страны, обладающими аналогичными условиями.

К другой категории относятся скудные условия жизни, малоплодородные земли, суровый и неблагоприятный климат, отсутствие выхода к морям, а значит скудными торговыми связями. Здесь нет такого бурного промышленного производства. Это некие замкнутые на себя анклавы с традиционными способами ведения хозяйства и традиционным укладом. Для выживания людям по необходимости пришлось вводить другое правило жизни - все за одного и один за всех, что привело к необходимости создания мощной государственной надстройки, обуславливающей объединение племен и поддержание единого принципа жизни. Там принципом жизни становилась религия и её основная часть - мораль. Так было в России, было в континентальных частях Азии и Африки, а ранее и в эндемической Америке.

Именно феодальное устройство России произвело принципы позднего социализма. Это главенство интересов страны над частными интересами, но с элементами соборности, это общая религия, объединяющая всех, это условная раздача государством земель в собственность, когда основное право распоряжаться ими оставалось за властью, это образование коллективного производства, путем создания на земле помещичьих хозяйств, рабочих артелей. Цари определяли основные направления развития страны. Они считались хозяевами земли русской.

Предпринятые Столыпиным попытки разрушить сложившийся уклад были обречены на неудачу. Более того, они дали толчок к последующей революции.

Наглядным примером бесполезности введения в России европейских нравов служат известные прозападные реформы Петра Первого, которые затем медленно угасли. Россия их не приняла. Они ей были чужды.

Ныне повторяется та же история. И вновь такие же прозападные реформы обречены на провал. Правительство насильно их внедряет, но это порождает только хаос, смятение в умах и разруху. Естественным путем развития России остается традиционный социализм на базе нравственных ценностей. Сила русского народа в духовности, которая выше материальных благ, она ставит честные и благородные отношения между людьми высшим приоритетом, она не допускает эксплуатацию человека человеком и изгоняет любителей частной наживы.

В историческом плане Россия - производитель духовности, Запад - производитель материальных благ.

Но вот что важно. При всём различии идеологий общим для всех стран остается возникновение кризисов. Есть кризисы в капиталистических обществах, есть и в социалистических. Каковы их причины? И дело не в экономике. Дело в отсутствии гармонии между материальным и духовном содержаниями населения этих стран. В одних странах превалирует материальная составляющая над духовными, в других - наоборот. Слабой стороной позднего социализма в России явилась война с религией, вместо союза с ней. Война была не нужной, потому что нравственные основы социализма перекочевали в него именно из религиозных установок. Христианская идея и социалистическая, а точнее коммунистическая - естественные союзники. Потому и бытует мнение, что первым коммунистом был Иисус Христос.

История устраивает взаимное проникновение наработок одних стран в организм других, что и становится благом для всех. Любой кризис - это сотрясение основ с открытием ворот для проникновения сторонних достижений. Это муки перерождения обществ. Социализм может продемонстрировать силу нравственного коллектива, обусловив при необходимости огромные рывки вперед, с целью перегнать капиталистические страны, что и было сделано в СССР. Но такие рывки упирались в скудность естественных условий жизни, и компенсировались только аскетизмом и энтузиазмом населения. А потому долговечными быть не могли.

Смешение жанров, как это сделано в Китае, представляется искусственным, неустойчивым, что не сможет продолжаться вечно, и Китаю всё же придется делать выбор в ту или другую сторону, и скорее всего - всё же в сторону социализма, что отвечает распространенным условиям жизни китайцев и традиционного образа жизни. Не напрасно в Китае так развит буддизм. А это будет означать новые потрясения и новые жертвы.

#идеология #кризис #россия #человек #общество

Аннотация. в ее классических формах повсеместно находится в глубоком кризисе, имеющем ряд причин философского, экономического, политического характера. К ним же относится формирование виртуальной реальности, существующей реально в виде аудиовизуальных образов, воспринимаемых органами чувств. Современная идеология приобретает фрагментарно-фреймовый характер, что, делает более доступным внешнее манипулятивное воздействие на нее.

Концептуальным базисом современной доминирующей является либертарианство ‒ своеобразная «склейка» идей правового универсализма и рыночного фундаментализма. Идея государственности несет многие значимые ценностные коннотация для российского национального самосознания, важным условием формирования национальной идентичности. Совершенно очевидным представляется то факт, что идеология в ее классических формах повсеместно находится в глубоком кризисе, имеющем в разных частях мира свой колорит. В целом этот кризис, на наш взгляд, порождается рядом причин.

Еще в ХΙХ веке, вскоре после введения Дестютом де Траси понятия идеология в научный оборот, классики марксизма, как это сейчас не выглядит странно, отнесли ее к извращенным, ложным формам сознания, полагая, что в противоположность ей их теория действительно является строго научной. В 50-60-х гг. в среде технократов, менеджеров и других искренне убежденных, а также других заинтересованных лиц получила распространение, имеющая до сих пор влияние на умы не только обывателей, концепция деидеологизации. В соответствие с позитивистскими идеалами точного, верифицируемого и инструментального знания она противопоставлялась идеологическим ограничительным установкам и соответствующих им ментальным программам поведения, которые, в частности, препятствовали утверждению принципов безграничного и безмятежного потребления.

Ослаблению роли классических форм способствовал раскол и кризис ее теоретической базы ‒ современной философии, снижение ее влияния на концептуально-логические принципы формирования . Претендующая на роль лидирующего современного течения философия постмодернизма ‒ по своему привлекательная ‒ отрицает философскую системность, саму возможность достоверности, объективность, такие понятия как „справедливость“ или „правота“ и признает относительность любых ценностей и преобладание «нестрогого мышления». Тем самым постмодернизм способствует этому ослаблению. В то же время видные представители постмодернизма (Ж. Бодрийяр, Ж. Делез и др.), справедливо, обращают внимание на такой важный феномен современности как виртуальная реальность. Она параллельна подлинной реальности, но в отличие от последней достаточно произвольно искусственно формируется и существует реально в виде аудиовизуальных образов, воспринимаемых органами чувств. Тем самым возникает возможность конструирования в коммуникационно-информационном пространстве множества различных миров (в той или иной степени реально-виртуальных). Именно это является важнейшей объективной причиной кризиса классических идеологий и их фрагментации. Это эффект усиливается изменениями восприятия этой «информации», его визуализация и клиповым характером. (Некоторые представители масс медиа считают, что если в тематической передаче фрагмент из фильма будет более одной минуты, то зритель умрет от скуки). Таким образом, идеология становится все менее осознанной частью мировоззрения и все более приобретает фрагментарно-фреймовый характер, что, делает более доступным внешнее манипулятивное воздействие на нее.

Но это, тем не менее, не отменяет ориентирующую, программирующую и мобилизующую роль . Для современной России, испытавшей в конце ΧΧ начале ΧХΙ века глубокие социально- экономические потрясения, проблемы идеологической определенности приобретают особую значимость, актуализируемую идейным расколом российских элит, а также драматическим украинским геополитическим кризисом и сопутствующим ему острым идейно-информационным противостоянием. В этом противостояние западные СМИ демонстрируют совершенно невероятное, при действительном соблюдении свободы слова, единодушие, солидарность и отличную оркестрированность. Достаточно вспомнить, как, несмотря на официальные заявления и на сообщения российских СМИ, западные информационные агентства в августе 2008 года несколько дней подряд, демонстрируя кадры обстрела Цхинвала, дружно утверждали, что огонь ведет российские артиллеристские системы.

С точки зрения основательности рассмотрения, проблемы идеологической определенности путей развития современной России нужно, на наш взгляд, обратится к итогам периода безоглядного реформирования российского общества, которые оказались более чем неутешительными. Суждения по поводу причин таких итогов варьируется от мнения, что их корни лежат в скоплении застарелых проблем советской эпохи, которые в процессе либерализации лишь проявились в полную силу, и, что могло бы быть и хуже, до предположений манихейского рода о корыстном или (и) злонамеренном умысле неких внутренних или внешних сил. Любая из этих точек зрения содержит, по предварительной оценке, в разных, разумеется, пропорциях предмет, заслуживающий аналитического рассмотрения. Но в полном объеме такая работа не по плечу одному автору, тем более что сам предмет еще по большей части эмоционально не остыл и требует исторического времени для своего созревания, хотя такая работа по разным направлениям уже активно ведется. Однако, вне зависимости от переплетения особенностей индивидуальных оценок событий, произошедших в России, экс-республиках СССР, и в других регионах мира, их концептуальный базис достаточно очевиден.

Это либертарианство, ‒ своеобразная «склейка» идей правового универсализма и рыночного фундаментализма. Они, хотя имеют разные исторические корни и несовпадающую концептуальную базу, вполне дополняют друг друга и образуют двуединую идеологическую конструкцию. На постсоветском пространстве идеи рыночного фундаментализма в своей полноте на государственном уровне не были официально провозглашены, но были реализованы в своем наиболее радикальном виде. Исключая небольшой постдефолтный период, у власти, несмотря на результаты выборов в Государственную Думу, бессменно находятся адепты этих идей. В основе рыночного фундаментализма (Вашингтонский консенсус), концептуально лежит постулат о всеохватывающем рациональном совершенстве рыночных механизмов регули- рования и управления. Естественной составляющей этой являются допущения в духе лапласовского детерминизма, предполагающие существование совершенной информации, экономического агента (некого абстрактного автономного человека) в виде «совершенного калькулятора» и т. д., и гипотеза о приближении этих допущений с пренебрежительно малыми отклонениями к реальности.

Кратко суть этой выражена Людвигом фон Мизесом: «Власть над средствами производства, принадлежащая предпринимателям и капиталистам, может быть получена только с помощью голосов потребителей, собираемым ежедневно на рынках. … Богатство преуспевающих дельцов всегда является результатом плебисцита потребителей, и, однажды заслуженное, это богатство может быть сохранено, только если использовать его в соответствии с требованиями потребителей». Однако, при этом, он признает, что логика развития рыночной экономики создает условия для постоянной концентрации и централизации капитала и производства, при которых победу одерживают сильнейшие, использующие свои ресурсы для приращения к своему жизненному пространству новых участков и новых ресурсов. Регулятивная роли потребителей в рыночной экономике очевидна, поэтому в этом высказывании есть резон, который, впрочем, как и всякое общее положение, приобретает конкретные формы и действительное значение лишь в определенном контексте: в определенной социально-психологической атмосфере и соответствующей ей институциональной среде.

Непосредственным следствием заявленных тезисов является вывод: социальные институты и их эволюция являются не более чем, ответом на запросы универсального рынка. Из него, как известно, неотвратимо вытекают следствия об «избыточных функциях государства», как, впрочем, и иных феноменов культуры, которые являются лишними на поле рыночных отношений или даже препятствующих свободной игре рациональных (по определению) рыночных сил. В странах с устоявшимися развитыми рыночными системами и социальными институтами эти достаточно сильные идеализации можно принять (с весьма существенными оговорками), памятуя, что многие традиционные механизмы социального и, в частности, общинного, регионального и государственного экономического регулирования глубоко укоренились в массовом сознании и часто уже не воспринимаются как таковые. Но все же, нужно иметь в виду, давно известное в естественных науках правило, что закономерные взаимосвязи явлений возможны лишь при определенных условиях, которые определяют вид их реализации. Эти простым фактом часто пренебрегают при рассмотрении общественных процессов. В России реализация этих теоретических схем уже на первых шагах породила странную, но в то же время примечательную, концептуальную оппозицию: свобода как противоположность справедливости. Содержание этих понятий не находится в строгой логической зависимости.

Однако, ясно, что даже формально понимаемая несвобода, т.е. ущемление прав человека, общезначимо понимается как несправедливость. В России же противопоставление свободы и справедливости обрело реальный смысл. Во-первых, как нарастающее, в соответствии с принципами рыночного фундаментализма, отстранение государства от решения социально- экономических задач, от заботы об основной массе своих граждан, которые независимо от их прежних заслуг, талантов и склонностей оказались предоставленными сами себе. Во-вторых, это противопоставление выражалось в более широком смысле: в общем пренебрежении нормами права (предельно хаотичных в период президентства Ельцина) и морали, в том числе и морали делового поведения.

Обрушение идеологических скреп, масштабные миграционные перемещения на постсоветском пространстве, третья эмиграция (на этот раз в основном квалифицированной и высококвалифицированной рабочей силы) из России. Остановка и закрытие множества предприятий и массовая смена профессий сти- мулировали процессы маргинализации значительных слоев населения. “Трудовая этика, ‒ как отмечает О.Н. Яницкий, ‒ в массе населения утеряна: благополучие приносят связи, знакомства, удача, наконец, принуждение и насилие, но не повседневный напряженны труд. Созидание как основополагающая форма социального действия и. следовательно, как социологическая категория теряет смысл».

В условиях переходного периода государство, как постоянный актор экономической жизни, обладая легитимной полнотой правомочий преобладающего собственника и базовыми властными полномочиями, становится в ней, вне зависимости от абстракций, какой бы то ни было теории, главным действующим лицом, что наглядно проявляется в ходе корректировок «регулятором» рыночных экстерналий и рыночных провалов. В полной мере эта роль государства была с большим или меньшим успехом продемонстрирована большинством государств при преодолении (надолго ли?) финансового кризиса, начавшегося в 2009 году. Роль государства в реализации, организации и поддержке инфраструктурных проектов и инновационных процессов также общепризнанна. Так, в частности, Эрик Райнерт замечает что, мальтузианская ловушка (понижающейся отдача) преодолевается за счет перехода к новым отраслям с повышающейся отдачей, то есть к инновационной промышленности и усложняющемуся разделению труда. Государство при этом не просто сотрудничает с бизнесом, а берет на себя роль «командных высот» и сознательно делает выгодными инновации. «Фаза запуска новых секторов требует массовости, напряженного усилия и нарушения обычных законов рынка. Но именно это - подчеркивает он - исключает Вашингтонский консенсус».

В этой связи, так или иначе, кроме прочих, возникает вопрос о сравнительных характеристиках разных видов собственности и, в конце концов, естественно, об ее природе. Двусмысленность статуса государственной (общенародной) собственности в советскую эпоху, позволяющая конкретным личностям распоряжение и пользование собственностью (без права владения), поводу, порождали морально- психологическое оправдание мелких посягательств на нее. Представляется, что в существенной мере на характер российских преобразований это отношение к собственности наложило немаловажный отпечаток Проблема признания прав собственности (в особенности крупной частной собственности) является одной из ключевых в современной России. И хотя эта проблема политкорректно замалчивается, ее нерешенность оказывает крайне негативное влияние на все основные сферы жизни российского общества. Как свидетельствуют первый и второй мэры Москвы: «При гайдаровском силовом внедрении рынка возникал слой собственников, сформировавшийся без борьбы в рыночной конкуренции, без публичного контроля. Эти предприниматели были чужды главного - предпринимательских навыков в производстве. Зато они были изощрены в отношении подкупа всех участников дележа собственности государства: администраторов, директоров, милиционеров, прокуроров, судей, журналистов и т.д. Эти предприниматели были чужды самой идеи социальной ответственности перед государством, обществом, гражданами. Они не смогли взять на себя бремя возрождения России». Без общественного признания и внутреннего убеждения самих владельцев в том, что эта собственность принадлежит именно им, ее юридический статус, опирающийся на абстрактные принципы правого универсализма, остается зыбким. В этом признании нуждается и объектное поле права собственности: являются ли объектами собственности вода, берега водоемов, рыба в океане, памятник истории и т.п. В общем, не вдаваясь в подробности и не отрицая в целом его инструментальной пользы, следует заметить, что к числу основных слабостей правового универсализма относится неясность происхождения и источников основополагающих прав человека.

Правовая и в еще в большей мере морально-психологическая неопределенность ее статуса провоцирует «обдирание активов», т.е. воровство у самого себя, и является одной из причин ее перманентного передела. Для развития устойчивой социальной структуры современной России требуется решение двуединой задачи: формирование, во-первых, эффективного, а во-вторых, признанного собственника. Эта задача относится к числу, думается, наиболее болезненных, деликатных и перезревших задач государства, призванного вывести этот процесс из «подковерных» и криминальных сфер в публично-правовое поле. Цивилизованная форма решения этой и других трудных задач подразумевает диалог власти и общества. На практике же, как пишет Михаил Ходорковский в своей первой статье в газете «Ведомости», «для денег либеральная среда вовсе не есть необходимость… Гражданское общество чаще мешает бизнесу, чем по- могает. Предпринимателю …гораздо легче договориться с горсткой в меру жадных чиновников, чем согласовать свои действия с разветвленной и дееспособной сетью общественных институтов». и, добавим, с ответственными отечественными структурами политической власти. Неизбежно ограничивая прибыли от- дельных корпораций и предпринимателей, эти сети и структуры, имеющие исторически и логически своей миссией не только экономические задачи, но и задачи воспрепятствования социальной, экологической, нравственной, физической и т.п. деградации.

Миссия как историческая цель должна быть наполнена идейным содержанием, в отличие от рынка ‒ технического механизма, который сам по себе не может быть целью. Поэтому решение задач, задаваемых миссий, не должно быть, вопреки принципам рыночного фундаментализма, направлено на извлечение прибыли (миссии разных общественных институтов могут и должны отличаться, объединяясь общенациональными смыслами). Их решение скорее требует выделения соответствующих финансовых ресурсов, но вместе с тем оно содействуют созданию условий, благоприятствующих экономическому и социальному прогрессу в целом. Эффективности диалога власти и общества в России, одной из основных целей которого является выработка консенсуса в отношении общенациональных целей и допустимых средств их достижения идеологической идентичности, препятствуют очевидные обстоятельства. После событий октября 1993г., усилился дисбаланс ветвей власти: превалирование закрытых структур исполнительных органов государственной власти (администрации президента и правительство) и приниженное положение органов представительной власти. Состав и политика правительства очень мало зависят от результатов выборов. Непубличная концентрация влиятельных СМИ в руках крайне узкой группы лиц, близких к высшим должностным лицам страны или к зарубежным покровителям, затрудняет информационное взаимодействие власти и общества. Так подавляющая часть информационно содержательных сигналов научного сообщества России просто ими просто игнорируется. До сих пор СМИ лишь формально реализуют «механизм обратной связи». Хотя, справедливости ради, следует заметить, что в последние годы в этой сфере наблюдается заметный, но явно недостаточный прогресс. В России воздействия основной массы населения на властные структуры остается крайне несущественным и, в очень значительной, если не сказать преобладающей, степени виртуальным. Удивительно, но не случайно, в силу разного рода пока не вполне проясненных причин, процесс неоднократно провозглашенной российской модернизации до сих пор обнаруживает отчетливые признаки феодализации экономической жизни и социальных связей в целом. Так, в экономике доминирующие позиции занимает сектора, получающий доходы рентного типа.

Непроизводительный, рентный вид доходов превалирует не только в добывающих отраслях, но и у значительной части современного директората, предпочитающего налаживанию производства сдачу в аренду приватизированных площадей и производственных мощностей. Борьба за обладание природными ресурсами, уникальными объектами (например, нефтепроводами), за доступ к бюджетными финансовыми потоками не способствует корпоративной сплоченности представителей крупного и части среднего российского бизнеса. Эта борьба скорее побуждает их искать либо покровительство государст- венной власти, либо, что более эффективно, прямого в ней соучастия. Небезуспешное стремление к симбиозу с властью как на федеральном уровне, так еще в более откровенном виде в регионах, позволяет реализовать один важнейших принципов российской экономики: «приватизации прибыли и национализации убытков». В комплексе «власть - бизнес - остальные» прежде всего между двумя её первыми элементами сложилась система отношений личной зависимости, обязательств и покровительства (существовавшая в зароды- шевом виде еще в советской период), во многом напоминающая вассалитетную форму организации средневекового общества. При существующей подавленности внутри страны конкурентной среды такая система социальных связей релевантная условиям и типам хозяйствования ведущих экономических комплексов. С внешней, поведенческой стороны для лиц, включенных в эту систему, признаком принадлежности к ней служит высокий уровень непроизводственных расходов, обмен дорогими подарками, демонстрационное потребление, (обязательное, кстати, для элиты феодального общества), что служит благодатной почвой для анекдотов о «новых русских».

Современным показателем могущества (сюзеренитета) - наряду, естественно, с традиционными атрибутами такими как вооруженное сопровождение и свита - российского бизнесмена является обладание или контроль над теми или другими общефедеральными, а в провинции над региональными, средствами массовой информации (СМИ), которые как бы берут на себя, в общем-то, не свойственные им функции «партии интересов» и их идеологического оправдания и поддержки и средством борьбы с конкурентами. Кардинальные изменения типа информационно-коммуникативных взаимодействия людей влекут, как это многими отмечается, существенные изменения в организации социальной жизни. Даже там, где существуют устоявшиеся структуры гражданского общества, происходит становление, выражаясь словами Ги Дебора «общества спектакля». Тем более - в России, где сложение сумятицы скоропалительных административно- политических и экономических реформ, «разрухи в умах» и революции в способах коммуникации, дает кумулятивный эффект.

В силу своих свойств электронные СМИ, использующие сложные аудиовизуальные образы, способны к созданию «гиперреальности», превосходящей по своим чувственно воспринимаемым характеристикам, континуальную реальность, обладают суггестивным воздействием на психику людей. Благодаря этому, а также скорости подачи и смены образов, приближающейся к скорости их психофизиологического опознания и запоминания, масс-медиа преодолевают барьер осознанно-критического восприятия подаваемой информации. Эти их свойства делают СМИ, намного превосходящие пока по степени влияния и задающие им повестку дня социальные сети, самым эффективным инструментом разрушения или, наоборот, формирования идеологической идентичности страны. Необходимым условием формирования этой идентичности является критическое переосмысление либертарианских идей. Вместе с тем, принимая во внимание то, что идея государственности несет многие значимые ценностные коннотация для российского национального самосознания, важным условием формирования национальной идентичности является определеннось позиции руководства страны, страны с учетом национальных исторических ценностей и современных интересов основных национальных и социальных групп населения России.

Список литературы

Мизес Л. фон. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: СайаЦаху, 1994.

Яницкий О.Н. Социология риска. - М.: Из-во LVS. 2003.

Альберт Нарышкин

Кризис идеологий: куда идет Россия в XXI веке

Вопрос о необходимости идеологии в России и её выборе поднимают с завидным постоянством, после чего начинаются споры километровой длины между адептами разных идей. Выдвигаются самые радикальные предложения и пути развития страны, предлагаются весьма крутые меры и методы, но после горячих дебатов все остаются при своём мнении, ни на шаг не приближаясь к тому заветному, ради чего все споры и начинаются.

Идеологии, как ни крути, нужны сторонники, а их не удаётся собрать в сколько-нибудь многочисленную силу: убедить или переубедить миллионы человек. Многим современникам просто безразличен этот вопрос, равно как и все обсуждающиеся идеи.

Кризис идеологий

Как ни резко это прозвучит, идеология – это своего рода фантомная боль. Три поколения привыкли жить при ней, и теперь люди попросту думают, что это непременный атрибут государства. Хотя идеология, строго говоря, лишь дитя XX века. Она вступила в силу только тогда, когда окончательно потеряли своё влияние религия, монархия и сословный уклад общества, которые выполняли роль неписанной «общественной конституции». Религия диктовала правила и нормы в основном для простолюдинов, дворянство жило в своих рамках дозволенного, положенного и обязательного, а монархия венчала здание государственной системы. Простолюдины знали, как им относиться к дворянам и к монарху, дворяне знали, как относиться друг к другу и к монарху, была ясная система вассального подчинения, а церковь легитимизировала всю систему. Когда они рухнули, на их место пришли великие идеологии.

Но XX век прошёл, и вместе с ним деградировали все идеологии. К примеру, самая яркая в прошлом столетии, коммунистическая, претендовавшая на тотальную победу за умы человечества, повсеместно была либо отринута, либо мутировала в одиозные формы.

В том же Китае, который по инерции до сих продолжают считать коммунистическим, изначальные идеи были скрещены с капитализмом, так что от коммунизма там осталось только название.

Ещё раньше рухнула идеология фашизма. Вместо неё Запад начал возводить либеральную идеологию прав человека, которая была очень удобной, так как объясняла необходимость противостояния с Советским Союзом. Для этого на Западе было инициировано подписание разнообразных деклараций, гарантирующих права и свободы, Запад даже провозгласил себя «миром свободы», делая вид, что он свято соблюдает все принятые декларации. СССР же был объявлен тоталитарным режимом с повсеместным нарушением всех прав человека, свободы слова, политических свобод и так далее, что, строго говоря, было правдой лишь отчасти, иначе был бы невозможен detant, «разрядка». Да и свои достижения в области соблюдения всевозможных прав и свобод Запад сильно преувеличивал. Но на уровне деклараций это вполне годилось — большинство западных обывателей такая риторика убеждала, а другого и не требовалось.

При этом оказалось, что идеологии годились как оружие информационного противостояния, а как только Советский Союз распался, то и стройная унифицированная идея «свободного мира» Запада стала активно деградировать, и свободное толерантное общество вдруг предстало весьма неоднородным и полным противоречий.

Было бы преждевременным говорить, что на идеологиях вообще надо ставить крест. Возможно, это просто временное явление, связанное с историческим периодом. Сейчас пошёл некоторый обратный ход – деглобализация – и многое, что было построено в XX веке, отменяется и становится неактуально. Но, возможно, через 50-100 лет, когда нынешняя турбулентность уляжется, возникнут новые идеологии, само понятие это понятие эволюционирует в нечто другое.

В любом случае развитие общества идёт поэтапно, и сегодня все идеологии находятся в кризисе. Было бы уместным просто принять это как данность и строить систему для сегодняшнего дня, которая не опиралась бы на догматическую идеологию. Будущее, возможно, и вернёт идеологии – уже преобразованные и на новом уровне.

У каждого свой путь

Соединённые Штаты , равно как Россия и Китай, являются самостоятельной цивилизацией, а положение «лидера свободного мира» только усиливало эту тенденцию. Американская идея всегда немного отличалась от европейской: знаменитая «великая американская мечта» – своеобразная локализация североевропейской протестантской трудовой этики. Еще одним отличием стала американская конституция с пресловутым Биллем о правах. К тому же американцы первые внедрили идею о равенстве возможностей для всех. Как было сказано, американских нищих невозможно сподвигнуть на революцию, потому что 80% из них полагает, что они только временно нищие, а в будущем станут миллионерами.

Очевидно, что большинство лозунгов в Америке, равно как в Европе, Китае и СССР, были только лозунгами, а в жизни всё оказывалось «не так однозначно». На сегодняшний же день в США после принятия «Патриотического акта» просто смешно говорить о личных свободах и гарантиях. Там всё это давно подменили идеей потребления.

Европа с началом XXI века начала активно развивать идею неолиберализма: супер-свобод для всех меньшинств с намеренным приданием их интересам большего приоритета, чем интересам большинства людей, придерживающихся традиционных ценностей. Сейчас уже можно сказать, что началось форменное наступление на церковь и религии (все традиционные), на институт семьи, институт брака, на систему отношений родителей и ребёнка, мужчины и женщины. Европейцы уже додумались до того, что ребёнок должен «сам решать, какого он пола», что является лишь одним из одиозных примеров их современной неолиберальной политики.

Китай тоже отказался от догматической коммунистической идеологии и занялся построением своей собственной модели госкапитализма, не особенно обращая внимания на международные акты, которые пытались навязать извне и сделать обязательными. Решил Китай, что бесконтрольный интернет не будет полезен для страны, и поставил интернет под централизованный контроль. Что, кстати, не мешает китайцам иметь крупнейшие в мире онлайн-компании, в том числе и международного уровня.

Можно сказать, Китай первым отказался от преданности «чистоте идеи» (чем так заражён нынешний Брюссель) и стал действовать по принципу «это нам подходит – берём, это нам не подходит – отметаем». А если кто-то считает, что первое и второе должно идти только вместе, то китайцам, совершившим колоссальный рывок за последние 25 лет, глубоко плевать на их мнение. Они каждый взятый извне элемент не просто копировали один-в-один, а преобразовывали так, чтобы он оптимально укладывался в существующую систему и наилучшим образом соответствовал стоящим в данный момент целям.

Таким образом, китайскую «идеологию» можно признать наиболее эффективной в данный момент именно потому, что они первые догадались отказаться от идеологии в классическом понимании, но начали выстраивать систему правил, ценностей и установок, оптимальных для страны и задач её развития.

И уж точно никак не представляли из себя незыблемую систему элементов, а напротив, регулярно подвергались ревизии. Что-то отбрасывалось, что-то добавлялось, что-то видоизменялось. Поэтому китайцы сегодня единственные, кто не испытывает кризиса идеологии. Весьма небесполезный опыт для России.

Россия: куда идём?

Говоря о проблеме идеологии в нашем Отечестве, прежде всего стоит отметить, что спустя 25 лет после развала СССР кажется уже очевидным, что идея возрождения коммунизма несостоятельна. Нельзя дважды войти в одну реку. Эксперимент по построению коммунистического общества проводился во множестве самых разных стран: от Кубы и Бразилии до Китая и Северной Кореи, включая половину Европы. Везде пришлось отказаться либо от коммунизма вообще, либо от его догматической чистоты. Так что пожелание некоторых политических сил вернуться в прошлое типа «СССР 2.0» выглядят нелепо. Россия может стать чем-то новым, но не чем-то старым.

Справедливости ради надо отметить, что не менее безнадёжны попытки возрождения Российской империи с лозунгом «Православие, Самодержавие, Народность». Ни одна страна в мире не возвращалась в столь далёкое прошлое, и нам совершенно незачем пытаться это сделать. Классическое самодержавие, основанное на сословном обществе, — это настоящий кошмар на сегодняшний день, потому что означает отключение социальных лифтов для большинства граждан. Впрочем, на излёте самодержавной системы возникали уже некие прецеденты, когда дорога к высоким достижениям открывалась и выходцам из нижних слоёв общества. Правда, для этого надо было прыгнуть выше головы. Но такие ситуации обычно были как раз признаком отмирания монархии и всей системы наследования власти, не только верховной, но и более низкой. В правительство Российской империи если и назначали не по наследству, то уж земельные владения веками принадлежали одним и тем же семьям.

На сегодняшний день мир стал слишком сложен, и монархия представляет собой недостаточно уравновешенную систему власти. Всё зацентрализованно,принятие решений на самом верху — это вообще одна из причин, почему Российская Империя потеряла гибкость и в кризисное время не смогла выстоять.

Современный бизнес элементарно не захочет работать в условиях старой-доброй монархии. Разве что монархия будет декоративно-опереточной, как в Европе. Но и это маловероятно, потому что хоть советскую власть мы и разлюбили за 70 лет (правда, сейчас по ней и тоскуем), то неприятие к монархии, к классовому обществу у нас сидит крепко. Тут мы очень похожи на американцев. Попробуйте представить себе попытку посадить кого-нибудь на трон в США! Они бежали от этого через океан, а мы воевали довольно долго. Идея возобновления царизма просто не найдёт сторонников и будет сметена народным негодованием.

Однако это не значит, что мы не можем, подобно китайцам, брать отдельные правила, отдельные модели, договорённости, порядки, которые существовали в прошлом и по тем или иным причинам могут быть вполне полезны в настоящем, при условии, что будут должным образом переделаны под условия нынешней России и её цели. С одной стороны, хотя в народе существует отторжение западных установок, которые нанесли очевидный вред России в 90-х, при этом они достаточны сильны среди городского населения. С другой стороны, среди россиян так и не сложилось единого консенсуса по вопросу, как дальше жить, какой путь избрать. Предложений много, но все они, как я уже говорил, весьма одиозны и не очень реалистичны.

Взять то же самое православие. В определённый период российская власть рассчитывала, что религия сможет стать одним из элементов новой идеологии. Но сегодня так же очевидно, что она им не стала. Кстати, стоит обратить внимание, как менялось отношение к православию либеральной оппозиции и интеллигенции ещё со времён Советского Союза и по наши дни. В конце 80-х – начале 90-х быть православным в этой среде считалось совершенно обязательным условием. После прихода Путина столь же обязательным стало ежедневное выливание помоев на Русскую Православную Церковь в частности и православие вообще. Наши либералы и вовсе додумались до того, что провозгласили православие главной причиной якобы «рабской сущности» русского народа, позабыв о том, какими ярыми верующими они сами были несколько лет тому назад.

Но является ли неудача становления православия в качестве объединяющей идеологии поводом для того, чтобы религиозный элемент вообще отбросить из той конструкции, которая должна заменить нам идеологию в будущем? Да ни в коем случае!

Во-первых , нет никаких резонов отказываться от свободы совести и вероисповедания, которые гарантированы Конституцией. Это абсолютно полезные права и свободы, которые, с одной стороны, дают возможность верить тем, кто хочет верить, но с другой, не обязывают это делать всех остальных.

Во-вторых , традиционные религии являются естественным препятствием для ползучей исламизации. Если человек ищет веру, то пускай уж он лучше придёт в православную церковь, в мечеть, где проповедуют традиционный для России ислам, или в синагогу, чем пойдёт слушать радикальных проповедников с идеями ненависти и войны. Спасёт ли это нас от угрозы терроризма и исламизации? Конечно, нет. Правильные религиозные слова не станут универсальной панацеей и достаточным лекарством от террористов. Но в состав «комплексной терапии» эти элементы несомненно должны войти.

Ставя совершенно ненужные искусственные препоны в этих областях, мы ровно ничего не приобретаем и очень многое теряем. Поэтому пусть уж будет так, как оно у нас записано в законе: верующие имеют право верить. Пускай лучше это будут православные, мусульмане, иудеи и буддисты, чем оголтелые исламисты. Конечно, это не спасёт всех, не предохранит всех от попадания под влияние радикальной пропаганды, но это, по крайней мере, защитит некоторых, а то и многих от её пагубного влияния. И чем же это плохо?

Кроме того, традиционные для России религии полезны тем, что укрепляют традиционные для нас ценности: семью, брак, уважение к государству и многое другое, что подвергается атаке неолиберальной пропаганды, идущей с Запада. По той же причине всевозможные американские секты, повязанные с ЦРУ, надо, безусловно, запрещать.

Кризис коммунистической идеологии Дифференциация общественно-политической мысли.

Неоспоримый факт, что крушению коммунистической идеологии в СССР и странах Восточной Европы способствовала, естественно, прежде всего, горбачевская перестройка. Социализм, как некое существо, лишенное привычной среды обитания, не выдержал глотка “чуждого” воздуха – внедрения даже отдельных элементов демократии. Однако надо учесть, что курс на перестройку был в 1985 году объявлен советским руководством “не от хорошей жизни” и, конечно, не ради последующего установления капитализма.

За четверть века до этого, в конце 50-х–начале 60-х, казалось, что коммунистическая идея, серьезно дискредитированная сталинщиной, обрела второе дыхание благодаря хрущевской “оттепели”. И победа в Великой Отечественной войне, и освоение целины, и первые космические полеты, и “национально-освободительная борьба” (при щедрой советской помощи) в странах третьего мира – все это умело использовалось советской пропагандой. Низкий уровень жизни принимался как должное большей частью населения, едва оправившегося от тягот военной и послевоенной поры и воспитанного в духе “пролетарского” аскетизма. Локальные же проявления общественного недовольства, например в Новочеркасске (1962), не говоря уже о венгерских (1956) и чехословацких (1968) событиях, подавлялись вполне по-сталински – жестоко и кроваво, – а информация о них оказывалась строжайше засекречена.

“Железный занавес” (идеологический барьер плюс “физическая” закрытость границ) отрезал “страны социалистического содружества” от разнообразного опыта передовых западных государств. Соответственно, “лагерь мира и социализма” отстал от них по очень многим параметрам, прежде всего тем, которые прямо определяют жизненный уровень. С другой стороны, развитие коммуникационных технологий, постепенный рост числа всевозможных деловых и личных контактов с представителями капиталистических стран способствовали тому, что товарно-информационный поток извне разъедал пресловутый “занавес” все сильнее, дезавуируя догмы советской пропаганды о “загнивающем Западе” и “неоспоримых преимуществах социализма”. В массовом сознании граждан СССР и его сателлитов, особенно в молодежной среде, устанавливается тайный культ, идеализация и фетишизация всего имеющего отношение к Западу и США, будь то литература, товары либо политические идеи. Запрет на свободный доступ к информации из развитых капстран (“глушение” радиопередач, контроль за ввозом печатных изданий, аудио- и видеопродукции и т.п.) скорее стимулировал этот процесс согласно “эффекту запретного плода”, чем препятствовал ему.

Главным же “могильщиком” коммунистической идеи стал тот самый общественный слой, который в свое время сыграл основную роль в ее утверждении, – интеллигенция.

В начале ХХ века желание быстрых социально-политических перемен привело наиболее радикальную ее часть к мысли о том, что для построения некоего справедливого общества возможно и даже необходимо насилие. Посеявший ветер пожнет бурю: наиболее организованная часть радикальной интеллигенции – большевистская верхушка, – придя к власти, начнет избиение всех инакомыслящих собратьев по “прослойке”. Дело дойдет до известного теперь выражения Ленина: “Интеллигенция – это не мозг нации, а говно”. В результате тысячи образованных русских людей, даже симпатизировавших ранее большевизму, стали духовно и физически противодействовать ему, а те из них, кто выжил и оказался в эмиграции, основали антисоветские организации и соответствующую прессу. Началась эра, по советской терминологии, “отщепенцев”, разъясняющих “наивным” западным демократиям правду о московском режиме и ведущих по мере сил работу по его разложению извне.

Разоблачение, хотя бы и половинчатое, под флагом “восстановления социалистической законности”, культа личности, предпринятое Н.С.Хрущевым, несколько улучшило положение и даже привело к формированию плеяды т.н. шестидесятников – интеллигентов, верящих в “возрождение ленинизма”, под которым они понимали некий светлый идеал, поруганный во времена Сталина. Однако трагикомическое отношение нового лидера СССР к интеллигенции и откровенные просчеты в экономике и внешней политике (чего стоят хотя бы “кукурузная эпопея” и стук пресловутого ботинка на заседании ООН) не вербовали власти образованных сторонников.

Таким образом интеллигенция постепенно разочаровывалась в советской власти: от взращенного хрущевской “оттепелью” поколения “шестидесятников”, которое видело альтернативу сталинщине в некоем “подлинном ленинизме”, – к радикальным интеллектуалам семидесятых-восьмидесятых с их “кухонным” вольнодумством. Т.н. диссиденты вели деятельность уже откровенно антисоветскую. Появился самиздат, отражавший эту подспудную, теневую духовную жизнь, работу независимой от официальной идеологии мысли. В понятие “интеллигентный человек” составной частью вошла оппозиционность по отношению к государственной власти.

Итак, в соцстранах сложилась ситуация, когда марксизм-ленинизм практически полностью утратил влияние на массы, а подавляющее большинство интеллектуальной и политической элиты или находилось к нему в тайной оппозиции, или, во всяком случае, не мыслило в строгом соответствии с коммунистической доктриной и не было готово ее защищать. Это означало глубокий кризис коммунистической идеи. Все его признаки были налицо уже к началу 70-х. События, произошедшие после 1985 года, можно считать его закономерным разрешением.

Прежде всего, классификация идеологий может осуществляться по этапам ее возникновения. Интерпретируя политическую идеологию как идеальную конструкцию, отражающую интересы отдельных сообществ социальных групп, выделяют так называемые классические идеологии: либерализм, консерватизм и социализм. Все эти идеологии имеют давние корни в европейской общественной мысли, основаны на ценностях западной цивилизации и имеют длительную историю своего существования, благодаря чему эти доктрины развивались, эволюционировали, обрастая новыми максимами и заимствуя некоторые идеи друг у друга. Но появление в политическом пространстве политических идеологий связывают с появлением политических партий и организаций.

Либеральная идеология возникла в Новое время и питалась идеями французских просветителей, Великой французской и американской революций о свободе личности, господстве права, гражданском обществе, ограничивающем государство, и о создании условий для реализации прав человека. Идеал общественно-политического устройства либерализма – парламентская республика или парламентская монархия. Главная ценность либерализма – индивид, его свободное развитие и самореализация за счет собственных усилий и талантов, но благодаря равным возможностям. В экономике приоритет отдается частной собственности. Эти приоритеты нашли отражение в работах таких классиков либеральной мысли, как Д. Локк, А. Смит, А. Токвиль, Ш. Монтескье, Дж. С. Милль. В XX в. либерализм особенно развивался в т рудах X. Беллока, Ф. Тейт- ланда, Б. Рассела, сформировавших отдельную ветвь под названием "плюрализм". В этот же период экономические основы либерализма, своего рода либеральный манифест современности сформулирован М. Фридманом в его концепции монетарной экономики, обосновывающей сокращение государственного вмешательства в экономику.

Плюрализм и неолиберализм в данном случае сосредоточены на расширении практик и форм политического и гражданского участия граждан в общественной жизни, на необходимости существования в рамках развивающейся демократической структуры разнообразных организаций, ассоциаций, групп интересов в рамках гражданского общества, что дополняет и обогащает классическое политическое представительство в условиях парламентских демократий.

Надо заметить, что современная идеологическая мысль не исключает и таких форм, как, например, социальный либерализм, основанный на принятии ряда идей социального государства, предполагающий определенную степень национализации экономики и обеспечения социальных гарантий.

Современный социализм (особенно в политических его проявлениях) включает в себя множество разных течений. Очевидно, что общественно-политическая модель европейской социал-демократии существенно отличается от модели латиноамериканских социалистов или от китайских коммунистов. Вместе с тем именно социалистическая идеология существенным образом изменила общественно-политическую карту XX в. Общественно-политический идеал социалистов основан на допущении, что основной единицей социума является социальная группа. Это идеология коллективизма в первую очередь. Следуя этой логике, власть в государстве должна полностью или в большей мере принадлежать трудящимся, т.е. непосредственным производителям материальных и (или) духовных благ, напрямую или с помощью процедуры представительства. Государство, основанное на принципах выборности и представительности (парламентское) за счет разных механизмов, развитости гражданского общества, местного и территориального самоуправления и управления трудовыми коллективами, обеспечивает высокую степень участия населения в политической и социальной жизни. Раскол в левой идеологии произошел на рубеже XIX–XX вв., когда сформировались левое радикальное коммунистическое крыло и социал-демократия.

Заметим, что в начале XX в. именно левые выступили с проектами социального переустройства, которые фактически изменили мир. Социализм и социалистические ценности так вписались в политическую практику западной цивилизации, что можно не только вслед за Р. Дарендорфом назвать XX в. веком социал-демократии, но и веком реализованной социальной утопии.

Расширившийся после Второй мировой войны социалистический ареал, с одной стороны, и формирование государств всеобщего благосостояния – с другой, продемонстрировали разные варианты и пути реализации левых идей в обществе.

Провозглашенными ценностями и коммунистического, и социалистического крыла левых были социальная справедливость, свобода и равенство шансов, солидарность и социальная ответственность. Имея разное содержание в программах и политических практиках Запада и Востока, эти максимы были в равной степени включены в политический дискурс левых. Однако еще со времен Бернштейна социал-демократическое и коммунистическое направления расходились в плане инструментальных ценностей, где основная линия споров пролегала относительно вопроса, как достичь идеального или оптимального общественного устройства. Революционные меры для одних и эволюция для других – вот что развело социалистов и коммунистов по разные стороны баррикад. Другими демаркационными линиями споров были вопросы о пределах национализации государственной собственности, о плюрализме в политической жизни и многопартийности, о границах применения насилия и диктатуре пролетариата, соотношении индивидуальной свободы и блага всех, личного и общественного начал.

Социалисты и социал-демократы на протяжении всего XX в. не разделяли коммунистических идей о диктатуре и гегемонии пролетариата, об искоренении частной собственности, о допустимости террора и насилия в условиях диктатуры, так же как не принимали многих составляющих реального социализма. Что касается отношения к государственной собственности, то современные социалисты и социал-демократы отказались от казавшейся когда-то классической идеи о том, что преобладающей формой собственности должна быть государственная, общественная и (или) иные виды нечастной собственности.

В течение XX в., с одной стороны, сформировались коммунистические режимы, а коммунизм перестал быть только идеей и превратился в практику реального экономического и политического преобразования общества. Однако широкое распространение авторитарных и тоталитарных практик во многом скомпрометировало левую идею. Пренебрежение правом собственности сопровождалось и пренебрежением к остальным правам человека на фоне роста государственно-бюрократической машины и весьма посредственных экономических результатов.

С другой стороны, социал-демократы после Второй мировой войны инкорпорировались в политические структуры, активно участвовали в парламентской деятельности, стали формировать правительства в большинстве европейских стран и во многом способствовали изменению и трансформации социального строя западной Европы, благодаря чему стало возможным формирование различных моделей социального государства, государства всеобщего благосостояния.

Социализм в современном понимании предстает как метод исторического действия, базирующийся на приоритете коллективистской солидарности, социального контроля, общественной инициативы.

Именно эти принципы и способы самопредъявления демонстрировали социалистические и социал-демократические партии Европы, которые особенно укрепились в ходе становления и развития парламентских и демократических режимов.

Консерватизм в современной политике представлен в первую очередь социальными учениями и политическими доктринами, настаивающими на связи прошлого и настоящего, на воспроизводстве лучшего опыта про

шлого, препятствующими забвению базовых цивилизационных и культурных навыков, традиций. Идеал общественно-политического устройства консерватизма – это стабильность, порядок, преемственность, основанные на авторитете и свободе. Консерватизм не исключает перемены, но строит свою политическую программу на лояльности и гражданской ответственности. Как отметил С. Хантингтон, "консерватизм – это система идей, используемая для защиты любого сложившегося порядка, независимо от места и времени... Сущностью консерватизма является его страстное утверждение ценности существующих институтов". Консерваторы обычно склоняются к ограниченной монархии или к таким формам президентских и парламентских республик, где предусмотрена верховная должность, сосредоточивающая в себе большой объем власти (президент, премьер-министр). Мировоззренчески консерваторы часто связаны с религией, как на Западе, так и на Востоке, и склонны использовать религиозные догматы как объясняющие модели в политической и социальной жизни. Источником гражданского общества, по консерваторам, является государство, которое и дает гражданину свободу, и ограничивает ее в интересах общего блага.

Консерватизм в политике XX в. наиболее ярко выразился в реформах М. Тэтчер и Р. Рейгана. Заметим, что экономисты-консерваторы уже в 1970-х гг. подчеркивали негативную роль государственного вмешательства в экономическое развитие, призывая ограничить роль государства в этой сфере. Все большее их присутствие в государственных бюрократиях, усиление роли теорий общественного выбора и теории "главных действующих лиц и агентов" сделали возможным распространение "тэтчеризма" и "рейганомики", вызвавших волну социальных протестов как в Великобритании, так и в США.

В новых условиях в конце XX – начале XXI в. общество постмодерна порождает новые противоречия, новые риски, становится обществом так называемой текучей модернити, где приоритетным становится индивидуальный выбор, а роль групповых механизмов самоидентификации снижается, что обусловливает кризис традиционных классических идеологий и тех политических партий, которые с ними связаны.

Глобальные риски: социальные неравенство капитализма, разрушение экосистемы, распространение оружия массового поражения, сокращение демократических свобод, обострение гендерных противоречий, расовых и этнических конфликтов, цивилизационных столкновений – закономерным образом вызывают к жизни так называемые новые идеологии : "идеологии глобализма и антиглобализма ", идеологии "зеленых".

Вместе с тем, по мнению того же Гидденса, идеологический подход как в политике, так и в науке имеет место быть и в ситуации постмодерна. Социополитические теории продолжают пребывать в силовом поле двух мировоззренческих полюсов – капитализма и социализма. И что бы ни писали о социализме (и то, что он существовал лишь как утопическая программа, и то, что реальный социализм не имел ничего общего с Марксовой теорией), он и сегодня остается теоретической базой для тех, кто не приемлет капиталистических принципов. То есть социализм как идеологическая конструкция существует, воспроизводится, реконструируется и продолжает функционировать. Аналогичным образом продолжают развиваться и эволюционировать либеральные конструкты. В ряде своих трудов Гидденс уделяет внимание преодолению дихотомии между "левой и правой" идеологическими позициями.

В конце XX в. многие исследователи констатировали серьезный кризис, в котором оказались политические партии, ориентирующиеся на классические идеологические доктрины. Этот кризис выражался в снижении уровня доверия к политическим партиям, в сокращении их численности, в девальвации идеологических ценностей и постулатов. Политическая конкуренция проявлялась не столько как борьба идей и программ, сколько как соперничество имиджей. В этих условиях "партии большинства" стали смещаться к центру политического спектра, пытаясь стать так называемой catch-all party, а сторонники крайних, радикальных идей постепенно маргинализировались. Системные партии пытались адаптировать свою стратегию и основные характеристики под модель массовых партий. Данные тенденции способствовали возникновению партий, которые О. Киркхаймер назвал партиями "catch-all" ("хватай всех"). "Развивается новый тип партии, которая не является ни кадровой, ни массовой партией, а “всеядной партией” (О. Киркхаймер), “партией избирателей” (Ж. Шарло) или “партией притяжения” (P.-Ж. Шварценберг)". Такие партии могут быть правыми, центристскими и левыми. Они представляют собой межклассовые и даже межидеологические движения, целиком направленные на электорат.

Этот кризис представительности партий и политики, который можно обозначить как кризис "партийной формы", сопровождался и размыванием идеологических ориентиров; видимые различия в политике социалистов и либералов становились все менее очевидными.

В результате традиционное разделение на правых и левых перестало быть таким четким. Как правые, так и левые партии стали заимствовать идеи друг у друга, пытаясь ориентироваться на потребности массового электората.

Либералы активно включали в свои программы социальную составляющую, а социалистические и социал-демократические партии Европы фактически отказались использовать даже понятие "социализм". Показательны в этой связи результаты выборов, когда главные конкуренты раз за разом приходят к финишу почти с одинаковым результатом. Такую ситуацию мы наблюдали в США в 2000 и 2004 гг., в Германии – в 2005 г., в Италии, Швеции и Мексике – в 2006 г., во Франции – в 2007 г.

Как верно заметил А. Турен, европейские правительства стали переходить "от социализма к капитализму", и рынок вновь "заменил государство как главную регулирующую силу нашего общества". Реформы государственного сектора прокатались практически по всем странам Европы в большей или меньшей степени и были связаны главным образом с политикой перехода на новые модели управления, предполагавшие прежде всего повышение эффективности предоставления услуг населению при одновременном снижении затрат, снятии нагрузки с общественных бюджетов всех уровней. Важнейшую роль в этой модели играет, с одной стороны, изменение самой структуры государственной собственности за счет изменения состава ее элементов и автономизации, а с другой – перенос акцента с непосредственного предоставления услуг гражданам со стороны общественного сектора на стимулирование развития всех секторов экономики (Owen). И хотя менеджериализация в государственном управлении чаще связывается с "рейгономикой" и "тэтчеризмом", европейские страны, где во власти находились социал-демократы и социалисты, также многое взяли на вооружение из этой, по сути, консервативной и неолиберальной модели.

Результатом поиска новых форм и новых идеологических ориентиров явилась стратегия так называемого третьего пути, изложенная в Манифесте Т. Блэра и Г. Шредера, подписанная в 1999 г. Заметим, что одним из идеологов этого документа был один из известнейших социологов современности Э. Гидденс, который в конце 1990 – начале 2000-х гг. был личным советником премьер-министра Т. Блэра, участвовал в разработке программы Лейбористской партии Великобритании. Как отмечал сам Гидденс, понятие "третий путь" появилось, поскольку был "первый путь" (путь левых) – на Западе классическое государство благосостояния; были также коммунистические общества, где государство играло доминирующую роль.

С другой стороны, свою эффективность продемонстрировали и либеральные проекты в духе торгово-рыночной философии (тэтчеризм, рейгономика). При этом было понимание, что управлять обществом, как рынком, нельзя, нужна некая третья альтернатива.

В этом новом социальном контексте "третий путь" возник как ответ на вопрос: "Как построить справедливое общество в тех или иных условиях?" Потому проблема третьего пути, по мнению Гидденса, актуальна и для России, и для Китая. Она состоит в том, как увязать политику, экономику и общество в период демократических преобразований (Гидденс).

Многие левые социологи, анализируя европейскую действительность, с горечью констатировали, что идеологический кризис социализма вызвал активизацию правых и консервативных настроений, что "рынок, заменяя государство, способствует развитию индивидуализма и потребления в его самых неприятных проявлениях" (Touraine).

Левые партии, традиционно являющиеся массовыми, тяжелее других партий переживали потерю своего электората и кризис, связанный с поражениями на выборах. И хотя социалисты и социал-демократы активно сдвигались от классового подхода во второй половине XX в., пытаясь расширить свой электорат за счет других социальных групп, социалистическая риторика зачастую оставалась невостребованной. Это случилось отчасти потому, что в большинстве западноевропейских стран был достигнут сравнительно высокий уровень социальных гарантий и прав, отчасти потому, что на повестку дня выдвигались проблемы регулирования иностранной рабочей силы и места страны в новой международной политической и экономической системе, вызванной глобализационными процессами. А эти вопросы были артикулированы главным образом консервативными и правыми партиями.

Таким образом, можно выделить четыре типа классификаций политических идеологий.

По цели и основным ценностям в рамках аксиологического подхода выделяют либерализм, консерватизм, социализм, фашизм, коммунизм. В свою очередь каждая из этих идеологий предполагает различные разновидности и течения. Так, в современном обществе мы можем выделить плюрализм и неолиберализм в рамках традиционного либерализма, социал-демократическую и коммунистическую версии в рамках социалистической идеологии.

По месту на политическом континууме – правые, левые, центристские. В рамках этой типологии традиционно к правым политическим партиям относятся партии консервативного толка, националистические, либеральные, к левым – социал-демократические, социалистические, коммунистические, радикальные левые. Заметим, что анализ современных идеологий в рамках предлагаемой праволевой школы не всегда оправдан, так как в последние десятилетия появились идеологии, которые не вписываются в эти критерии, например "зеленые" идеологии, идеологии экологизма, феминистские идеологии, глобалистские и антиглобалистские идеологии.

По субъекту-источнику, артикулирующему идеологические максимы: партийные, государственные, религиозные, корпоративные, гендерные и т.д.

В зависимости от социальной базы (в рамках классового или стратификационного подходов).

Своеобразной формой проявления мировоззренческих изменений являются концепции, провозгласившие конец идеологии. Такая постановка вопроса связана с тем, что роль идеологии в мире политики меняется в зависимости от исторических условий, ситуации в стране, соотношения сил. Именно на этом основании в 60-х гг. XX в. Д. Белл, Р. Арон и X. Арендт сделали вывод о "конце идеологии" и начале эпохи деидеологизации.

Д. Белл связывал этот процесс с деидеологизацией массовой культуры, которая становится главным инструментом формирования образа жизни, норм, ценностей, культуры, а X. Арендт делала акцент на то, что в плюралистическом обществе, в отличие от тоталитарного, идеология не может стать доминирующей и довлеющей. Квинтэссенция этих идей нашла отражение в работе Ф. Фукуямы "Конец истории?", где постулировалась мысль о гибели идеологии коммунизма и о переходе к обществу свободной конкуренции разных видов культуры.

Крах СССР, разрушение мировой социалистической системы, включение постсоциалистических стран в третью волну демократизации, с одной стороны, а также успехи и эволюция государства всеобщего благосостояния, синтезировавшего принципы либерализма и социал-демократии – с другой, дали основание говорить о снижении роли идеологий в политическом процессе и об уходе идеологии из публичного дискурса.

Но буквально через десятилетие усиление роли факторов, нуждавшихся в идеологических оценках (расовые волнения, волна культурного нонконформизма в Европе, безработица, инфляция, кризис общества всеобщего благосостояния и т.д.), заставило ученых говорить уже об "эпохе реидеологизации". При этом осмысление результатов и последствий неолиберальных реформ на фоне разразившегося финансового кризиса все чаще приобретает форму дихотомии социализм – либерализм.

Что касается России, то после распада социалистической системы произошло массовое отторжение идеологических конструктов, что во многом явилось следствием идеологического диктата предшествующих лет. Само слово "идеология" приобрело негативный контекст, а реформы 1990-х гг. явили собой эру "конца идеологии", предполагающую полную деидеологизацию общественной жизни.

Однако на деле это не означало отсутствия идеологии реформ, которые имели явно либеральный характер и стали концентрированным выражением идеологии правого либерализма.

В условиях многопартийности и идеологической сумятицы трудно было консолидировать электорат и согласовать политические позиции. В результате выиграла та часть политической элиты, которая провела приватизацию в своих интересах и быстро вернулась к использованию административного ресурса. "Единая Россия" как наследница предыдущих партий власти в этом плане долго использовала риторику "надидеологической партии", пытаясь при этом стать так называмым "catch all party " условного политического центра, что и декларировалось ее лидерами. Обращаясь к российским парламентским выборам 1999, 2003, 2007 гг., скажем, что на них не случайно был востребован политический центризм, замешанный на государственнической идеологии. Огромное число граждан, не разделяя в полной мере ни правых, ни левых идейных конструктов и не относясь по формальным признакам к так называемому "среднему классу", тем не менее причисляли себя к нему. Идея центра как выражение стабильности и устойчивости была тогда весьма популярна в нестабильном обществе.

Параллельно в России оформлялись и институциализировались партии правого и левого спектра, их последовательность во многом вынудила "Единую Россию" искать новые идеологические ориентиры, которыми стали традиционные консервативные ценности.

Заметим, что процесс формирования классического "лево-правого спектра" в России, также как и большинстве стран СНГ, пока не закончен. Возможно, в условиях доминирования одной партии партийно-идеологический ландшафт приобретет иные "неклассические" формы.